видео фото театр кино телефильмы интервью биография

Сергей Юшкевич: интервью

  1. Семья важнее трюка
  2. Актер без амплуа
  3. Ударник пятилетки
  4. Не продам череп Гоголя
  5. Тоска по труде, или Педагогические экзерсисы
  6. Я не был и не буду пай-мальчиком
  7. Мы с Леной сблизились в автобусе
  8. Амур и Мельпомена в жизни Сергея Юшкевича
  9. Будував метро, а мрiяв про кiно
  10. Я всегда был провокатором
  11. Я произвожу продукт, который сам не употребляю
  12. Актером я ещё не стал – я в пути
  13. У меня крепкий тыл – моя семья и друзья
  14. На свободу и счастье режим не влияет
  15. В моей стране только один закон – любовь
  16. Я не хотел бы жить вечно
  17. Любовь – это для сильных людей
  18. Я вдруг понял, что не всё так однозначно с белоэмиграцией
  19. Загадки стимулируют воображение
  20. Слёзы на глазах у Волчек я видел лишь раз — когда из театра уходила Лена

В моей стране только один закон – любовь

Режиссеры называют Сергея Юшкевича универсальным актером. Ему подвластны любой сложности характеры, любые жанры. Но с особой силой его талант проявляется в трагикомедиях. Он, как никто другой, владеет искусством балансировать на грани смешного и серьезного. Его гипнотическая способность воздействия на зрителей всегда гарантирует успех спектаклю. И здесь нет преувеличения. Юшкевич может играть молча или даже повернувшись спиной к публике и все равно будет держать зал в концентрированном напряжении. А все потому, что он играет с огромной одержимостью, будто это последняя роль в жизни, последний шанс высказаться только здесь и только сейчас. Убедиться в этом можно, посмотрев спектакли с его участием в театре «Современник» («Бесы», «Три сестры», «Бог резни», «Враги: история любви», «Три товарища»), в Театре им. Вахтангова («Последние луны»), в театре «Практика» («Небожители»), в театре «Человек» («Ночные бдения»).

– Человека во многом формирует география и история того места, где прошло его детство. Вы родом с Западной Украины, из города Черновцы, который вошел в состав СССР только в 1940 году, поэтому сильно отличался от советской реальности. Интересно, как этот город повлиял на вас?

– Черновцы за красоту называют «маленьким Парижем». Он не только красив, но и, как все европейские города, невероятно чист и уютен. Черновчане всегда были открытыми, свободными людьми. Советская власть следила лишь за порядком в городе, но идеологически людей не прессовала. Отсюда, наверно, и моя открытость, в том числе и с журналистами, отсутствие плебейского страха перед начальниками, стремление к свободе и обостренное чувство справедливости.

Я не боялся высказывать свою точку зрения и мог в школе открыто выступить против учительницы, которая была неправа. Однажды даже подбил класс на акцию неповиновения. Но если говорить о том хорошем во мне, что есть, то в первую очередь я должен благодарить свою маму. Она у меня веселая, добрая, умная, потрясающе готовит. Пожалуй, единственный ее «недостаток» – чрезмерная забота обо мне. Так как я у нее один – она рассталась с моим отцом, когда мне было три месяца, – то, естественно, всю свою бурную энергию и любовь мама с лихвой изливала на меня. И сегодня, когда у меня уже своя семья, жена, дети, она по-прежнему продолжает опекать меня как ребенка. Это порой раздражает, ты чувствуешь, что раскисаешь, и пытаешься от ее любви защититься.

– Наверняка это ревность к вашей жене?

– Не без этого. Когда мама приезжает к нам в гости, мне часто приходится становиться между ними китайской стеной. «Биться из-за меня, – говорю я им, – бессмысленно, потому что я вас обеих сильно люблю и не вижу повода для соперничества». Я понимаю, маме хочется, чтобы Лена ухаживала за мной, как она, – то есть идеально. Отсюда ее придирки: не так сделано, не так приготовлено. «Мама, – объясняю я, – не трогай Лену, мальчик вырос и сам за собой может следить. Если Лена что-то не успевает, помоги». В этих вопросах я следую китайской мудрости: «Чем роптать на темноту, лучше зажечь свечу». Так вот, возвращаясь к моему воспитанию. Для мамы всегда было очень важно культивировать мою независимость и индивидуальность. Она не хотела, чтобы я был как все – с короткой стрижкой и в синей форме. С трех лет я носил бабочку и белоснежные рубашки – ну шикардос просто. У меня были роскошные золотые кудри, которые раздражали директора школы, но мама сумела настоять на своей позиции и ей уступили. Школьную форму я ни разу не надевал, и темно-синий цвет до сих пор мой самый нелюбимый. От мамы я унаследовал хозяйственность, заботу о других, щедрость. У нее ни копейки в кошельке, а стол всегда был накрыт по полной программе – и салаты, и горячее. После Черновцов и маминого радушия я был в шоке, когда приходил домой к москвичам, а мне чай с сушечками предлагали или бутербродики с хилой колбаской. Черновцы традиционно славились своей щедростью необыкновенной.

– А что в вас от отца?

– Я познакомился с ним в сорок три года. Он не воспитывал меня ни дня, но генетика – фантастическая сила. Мы с ним очень похожи – и внешне, и характерами. Он мягкий, спокойный, рассудительный. Как и я, не смотрит телевизор, много читает, не любит густонаселенных мест. Если надо решить проблему, отец может бросить клич, но если никто не отзовется, то сделает все сам, причем за свои деньги. Мы с ним индивидуалисты. Я не умею думать сообща. Чтобы что-то решить, мне надо уединиться. Никогда не буду драться за свои убеждения, но и не откажусь от них, если считаю эти идеи верными... Я еще пацаном пытался найти отца. Знал, что он живет в Черновцах, но как его искать? В какую сторону ткнуться? Как-то раз, вернувшись с мамой с прогулки в парке, я почему-то вспомнил отца, и вдруг мама заявляет: «А мы сегодня прошли мимо него». Я тогда сильно обиделся на нее: «Ну почему ты мне ничего не сказала?» Не факт, что я бы подошел к нему, поздоровался и заговорил, но мне хотелось его хотя бы увидеть. Сейчас я уже не так категоричен и понимаю маму: когда долго хранишь обет молчания, сложно в одну секунду отменить свое табу. Между ними, насколько я знаю, была договоренность, что отец исчезнет из моей жизни. И они оба были верны этому обещанию... Отец сам разыскал меня. Через своего друга спросил, есть ли у меня желание встретиться. Я согласился. И вот уже два года как мы общаемся. Когда я приезжаю в Черновцы навестить маму, то обязательно захожу к отцу. Он живет с очаровательной женщиной, и, по-моему, они счастливы. Мама не против этих визитов, но как-то настороженно-сдержанно относится к нашей дружбе. Я ей все время предлагаю пригласить отца с его женой к нам домой. Но мама категорически против.

– Волевая женщина. Вы тоже крепкий орешек. Я читала, что вы несколько раз пытались штурмовать театральные вузы. За вашими плечами серия неудач, армия, работа в «Метрострое». Что вселяло в вас уверенность, что в итоге вы все равно победите?

– Вернувшись в октябре 1987-го из армии, я понял, что два года казенщины и муштры заметно изменили мой менталитет, я стал каким-то замкнутым, грустным, заторможенным. А с подрезанными крыльями мечтать о профессии артиста бессмысленно. Я решил пожить в Москве, раз хотел здесь учиться. «Метрострой» оказался единственным местом в столице, где сразу давали общежитие. В декабре я узнал, что Табаков набирает платный подготовительный курс в Школе-студи и МХАТ. Конкурс был сумасшедший.

Из 400 человек набирали 80, из которых через 20 занятий оставили 30. Эти счастливчики имели право идти в мае на конкурс сразу, без отборочных туров. То, что я попал в тридцатку, окрыляло неимоверно и давало силы пахать на двух работах. Практически вся моя метростроевская зарплата уходила на учебу, поэтому пришлось устроиться уборщиком в кинотеатр. Мама присылала десять рублей в месяц, на эти деньги я мог себя чуть-чуть побаловать. А еще она мне передавала через проводниц кастрюли с борщами и голубцами, и все это мгновенно съедалось моими товарищами по общаге... Я работал до пяти вечера, потом к семи бежал на курсы, до десяти учился, а затем ехал мыть полы. Но бог не фраер, он все видит, поэтому помощь сверху шла постоянно.

После окончания подготовительных курсов я мог без усилий поступить в Школу-студию МХАТ, но в тот год первый курс набирал не Олег Павлович, а другие педагоги мне были неинтересны. Я сделал выбор в пользу Щукинского училища, где у студента есть возможность работать не с одним только мастером, как это принято в остальных вузах, а со всеми преподавателями. Меня учили Кайдановский, Ширвиндт, Катин-Ярцев, Казанская, Волков, Иванов, Этуш. Это просто фантастический опыт.

– Какими судьбами вы оказались в Театре им. Вл. Маяковского?

– Николай Николаевич Волков пригласил на дипломный спектакль «Дядя Ваня» своего коллегу по Театру Маяковского режиссера Юрия Владимировича Иоффе. Моя игра понравилась, и Иоффе предложил мне главную роль в «Днях нашей жизни». Так что я, еще будучи студентом, уже репетировал в Театре Маяковского с дальнейшей перспективой зачисления в штат. Потом моего дядю Ваню увидел Константин Аркадьевич Райкин и позвал в «Сатирикон» на главную роль, правда с условием, что после окончания училища я должен буду поступить в его труппу. Через два месяца репетиций переметнуться в другой театр означало подставить людей. Как бы сказал Андрей Александрович Гончаров, «не с того заканчиваете, молодой человек». Я поделился своей историей с Александром Анатольевичем Ширвиндтом, и тот дал такой совет: «Первый гвоздь, Серега, надо забивать в основательном месте», – имея в виду Театр Маяковского.

На тот период там играли корифеи: Джигарханян, Гундарева, Лазарев, Симонова, Костолевский, Фатюшин, Волков, на чьем творчестве я вырос. Но решающим моментом в моем выборе было все-таки не это. Я пошел в Маяковку за своим учителем Николаем Николаевичем Волковым, которого бесконечно ценю и за многое ему благодарен. Наверно, я бы до сих пор служил в этом театре, если бы не два обстоятельства. В 1994-м у Гончарова с Волковым произошел конфликт, и Гончаров закрыл спектакль «События», который мы полгода репетировали. А дальше я споткнулся о спектакль «Дети Ванюшина», который репетировался почти три года. Я дико устал от этого бесконечного марафона. И тут на мое счастье я встречаю на кинофестивале Чулпан Хаматову, с которой знаком еще со студенческой поры. Чулпан сказала, что Галина Волчек ищет актера на ввод в «Три товарища» в «Современнике», и предложила мне встретиться с Галиной Борисовной. В результате меня утвердили на роль Отто.

После успешной премьеры Волчек предупредила: «Не в моих правилах переманивать актеров. Просто имей в виду, если что – мы тебе всегда рады. А пока играй на разовых спектаклях». Я какое-то время продолжал работать в Театре Маяковского, пока окончательно не созрел до ухода. Я написал заявление об увольнении, тут же позвонил Галине Борисовне, а на следующий день уже был принят в «Современник».

– Что сделало вас взрослым – первые заработанные деньги, первая женщина, семья, отцовство, любимое дело?..

– У меня бывают периоды в жизни, когда я чувствую себя абсолютным ребенком, а есть моменты, когда кажусь себе очень старым человеком. Старость для меня – это кошмарная усталость от всего, отсутствие интереса к жизни, когда ощущаешь себя трупом, который забыли похоронить.

Причем это состояние никак не связано с интенсивной работой, оно накрывает тебя внезапно, и ты даже сам не знаешь, откуда оно приходит и как этим управлять. Потом отсыпаешься два-три дня, и вдруг тебя оживляет какой-то приятный звонок, или фильм замечательный посмотришь, или вбегут дети в спальню, начинают смеяться, дурачиться, и ты чувствуешь прилив сил и каким-то чудом воскресаешь... Меня последние годы очень подавляет Москва. Я крайне редко выхожу на улицу без надобности. Здесь нереально гулять по улицам – все тротуары заставлены машинами. И власти до этого дела нет, что ужасно раздражает.

– И где вы выплескиваете свое раздражение?

– Уж точно не на митингах. Я абсолютно аполитичен. Какая мне разница, кому достанется шапка Мономаха? Вся эта политическая возня вокруг корыта, все эти митинги напоминают мне дурной театр, от которого я стараюсь держаться в стороне.

В моей стране – стране Сергея Юшкевича – нет ни партий, ни борьбы за власть. Есть лишь моя работа, моя семья, друзья. В моей стране действует только один закон – любовь. И вроде все довольны, и никто не протестует.

– Жена не ропщет, что в вашей стране ей отведена скромная роль домохозяйки?

– Нет, я же не запрещаю работать. Лена сама сделала выбор в пользу детей. Воспитывать дочек, заниматься домом для нее счастье. Слава богу, у меня есть средства содержать семью. Но я не хочу, чтобы жена замыкалась только на семейных хлопотах. «Обязательно нужно создавать свое личное пространство, – внушаю я ей. – Отвела Даришку в сад, Селену – в школу, и сходи с подругами в кафе, в кино».

У Лены никогда не было амбиций реализоваться в какой-то профессии. Но если бы она решила делать карьеру, я бы подстраивался под ее планы, нанял бы няню, сам помогал. Мы справимся с любой ситуацией, лишь бы тебе было хорошо – это мой девиз. Когда в семье всем комфортно – и у тебя все получается. Ты везде успеваешь, и количество денег приходит именно такое, какое нужно.

– А как вы справляетесь с ролью отца?

Педагогического дара у меня нет никакого. Когда что-то говоришь детям, объясняешь, а они не понимают с первого раза, то чувствуешь, что в тебе закипает какое-то чудовище, и кричишь: «Лена, иди сюда, или у нас не будет детей!» У меня терпения не хватает разжевывать прописные истины.

– Вы до тридцати трех лет ждали Лену. А были какие-то знаки судьбы, предвещавшие эту встречу?

– Я верил, что дождусь человека, который будет мне очень близок. Я ждал. Долго. И именно тогда, когда мне уже казалось, что я обречен на одиночество, когда мне было очень плохо, случилась наша встреча. В тот вечер я сидел и думал: чем бы себе сделать еще хуже? Вспомнил, что в филиале Театра Маяковского как раз идет спектакль, который я уже видел и он мне дико не понравился. Я поехал, чтобы совершить над собой казнь, а в результате в антракте познакомился с Леной. Нет, никаких знамений, предчувствий не было.

– Да, любовь – парадоксальная вещь. В ней все так запутано, сложно. Мне кажется, именно об этом спектакль «Враги: история любви». Разве ваш Герман Бродер любит хоть одну из своих параллельных женщин?

– Герман, бесспорно, любит Машу. Это ведь не просто страсть, желание мужчины к женщине. Маша для него – кислородная подушка. У Зингера (Исаак Башевис-Зингер – еврейский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе, автор романа «Враги. История любви». – Ред.) написано, что Герман был глубоко больным человеком и лишь с Машей он чувствует себя абсолютно здоровым. Согласитесь, только любовь обладает таким целительным свойством.

Когда Маша покончила с собой, он лишился смысла жизни. Бродера не могли удержать ни благодарность к Ядвиге, которая спасла его во время войны, ни долг перед ребенком, которого она ждет, ни обязательства перед женой Тамарой, которую все считали погибшей в концлагере. Без любви человека на земле не удержит ничто. И потому Герман исчезает. Нам его ситуацию никогда до конца не понять и на себя не примерить, ведь речь идет о людях, искалеченных войной, ужасами Холокоста. После всего того ада, который они прошли, жизнь воспринимается иначе. «Враги» на сегодняшний день – самый сложный для меня спектакль. Благо у меня есть свой «психотерапевт» – Олег Плаксин, помощник режиссера. Он после спектакля заходит ко мне в гримерку, чтобы сделать замечания, и, сам того не ведая, своим общением немного выводит меня из состояния ступора.

Я всегда после «Врагов» разбит. Мне очень трудно общаться с домашними, хочется тишины, покоя. И мои это понимают и меня не трогают. Я не могу заснуть в этот вечер часов до трех-четырех. Смотрю кино. Иногда выпиваю немного коньяка, рома или виски, чтобы освободиться от роли.

– Геноцид стал причиной разрыва Германа с Богом. Вы, я знаю, крестились в зрелом возрасте. На чем держится ваша вера?

– На трех китах – людях, которых я люблю, работе и на моих собственных принципах. Я не склонен дискутировать на тему Бога. Честно говоря, я крестился из чисто профессиональных соображений. Мне предстояло играть священника, и я понимал, что не имею права перед зрителями быть просто ряженым в рясу. Не могу сказать, что обряд крещения меня изменил. Хотя сама процедура была впечатляющей.

– Ну а если б вы играли Папу Римского, то перешли бы в католичество? А если муллу – то сделали бы обрезание?

(смеется) А что, прикольная идея.

– В «Трех сестрах» вы играете Кулыгина. Традиционно его изображают этаким простаком, занудой. У вас же он полон благородства, чуть ли не святой. Как возник этот образ?

– Поначалу я не понимал своего персонажа. Ну невозможно не замечать, как твоя любимая жена открыто флиртует с другим мужчиной! Нет, мой Кулыгин все видит, но что делать – не знает. Это ведь только в плохих сериалах сразу развод требуют. В жизни, если человек очень любит, – а Кулыгин бесконечно обожает Машу – он прощает все, он не может лишить счастья любимую. Он благодарит Бога, что эта женщина все еще приходит в его дом, что он ее видит и слышит. Поэтому смирение Кулыгина – это акт жертвоприношения. И спасибо Волчек, что она разрешила мне сделать его страдающим, благородным, прекрасным.

– Но как может быть прекрасен слабый мужчина?!

– Я так устал от этих сильных мужчин на экране – уверенных в себе, все знающих и готовых в любую минуту спасти мир. Я за слабых мужчин: на этих честных, порядочных, интеллигентных людях как раз и держится жизнь.

– Знаковой ролью критики единодушно называют вашего Рассказчика в «Бесах». Однако вы не раз признавались, что не любите этот спектакль. Почему?

– Вайда приехал на сорок репетиционных дней и сразу заявил, что собирается один в один реанимировать свою краковскую постановку: «Если хотите новый спектакль – приглашайте другого режиссера». Для меня в каком-то смысле это была мертвая работа. И все же мне удалось внести изюминку в свою роль. Первоначально Рассказчик походил на конферансье, но я нутром чувствовал, что это не должен быть человек в бабочке. Однажды, посмотрев репетицию со стороны, я увидел на сцене сплошную серо-черную гамму. Но я же Рассказчик и должен выделяться на общем фоне. Поэтому я покрасил волосы в апельсиново-рыжий цвет. Когда вышел на сцену, Вайда рассмеялся и одобрил мою идею. Он считает, что рыжие – люди от бога, немножко инопланетяне, поэтому почти в каждой его картине есть рыжий персонаж. Главное – мне стало не скучно играть.

– Вайда показал нам страшную историю духовной деградации российского общества. В этом спектакле сплошные бесы. Все персонажи одержимы либо сверхидеями, либо своими страданиями, либо ненавистью. Вы согласны с таким приговором?

– Это зеркало, в котором отражается наша дьявольская реальность. Бесовство – это в первую очередь наш телевизор, из которого нескончаемыми потоками извергается серная кислота, разъедающая мозги и души людей. Мы уже давно в аду, и, кажется, нам это нравится. Не знаю, может, это нормальное состояние для нашей Богом забытой страны. Недаром многие бегут отсюда и мало кто приезжает. Тут все хорошее существует вопреки.

– И как спасаться?

– Я, например, делаю все, чтобы в своей жизни не соприкасаться с бесами. Поэтому принципиально с ними не борюсь. Я их просто игнорирую.

– Что для вас чудо?

– Жизнь.

– Вот эта, с бесами?

– С ангелами. Ведь помимо бесов нас окружают и ангелы. Для меня мои ангелы – мама, жена, дети, Галина Борисовна Волчек, мои друзья. У кого-то нет ангелов. У кого-то – нет дара их видеть. Мои ангелы – а их много – это и есть чудо. А при таком чуде с бесами нам справиться – раз плюнуть. Поэтому окружайте себя ангелами, тогда бесы будут становиться все беспомощнее и беспомощнее, даже если их становится все больше и больше.

– интервью: Мила Серова

видео фото театр кино телефильмы интервью биография